Иностранные заимствования во всех языках связаны с культурным обменом и поэтому неизбежны, если только речь не идет о языках изолированных племен где-нибудь в амазонских джунглях. Поэтому вопрос не в языковых заимствованиях как таковых, а именно в их чрезмерности.

На протяжении своей истории русский язык пережил четыре ударных волны заимствований, после каждой из которых долго устаканивался до очередной «новой нормы». Первая волна — ордынское влияние. Оттуда до сих пор с нами в языке такие слова, как деньги, карман, чемодан, балык, и многие другие. Вторая волна — последствия петровских реформ, в результате которых образованная часть общества заговорила на «смеси французского с нижегородским». Третья волна — это революционный новояз после 1917 года и всякие немыслимые советские аббревиатуры («Фортинбрас при Умслопогасе», как иронизировали Ильф и Петров в «Двенадцати стульях»). И, наконец, четвертая волна, которая захлестнула нас с начала 90-х годов и бушует по сей день, — вал англицизмов, связанных с новейшими технологиями, международным корпоративным управлением и мировой массовой культурой.

Масштабные заимствования иностранных слов вызывают защитную реакцию, которая называется языковым пуризмом. Первым известным российским языковым пуристом был поэт XVIII века Александр Сумароков. В своих стихах он возмущался словом «суп», которое использовали вместо русской похлебки, и словом «соус» — в то время как под рукой устоявшаяся поливка.

В XIX веке эстафету Сумарокова подхватил Александр Шишков, адмирал, а по совместительству лингвист и министр просвещения. Шишков решительно настаивал на том, чтобы всем иностранным словам находились местные аналоги. Современники, иронизируя, перевели с русского на «шишковский» фразу «франт идет по бульвару из театра в цирк» следующим образом: «Хорошилище идет по гульбищу из позорища на ристалище». Пушкин, полемизируя с Шишковым, писал в «Евгении Онегине»: «Шишков, прости, не знаю, как перевести». Речь шла об обороте comme il faut по отношению к светской саморепрезентации главного героя.

В мировом опыте языковой пуризм, помимо гражданского пафоса, имеет и правовое измерение. Так, во Франции в 1975 году был принят действующий до сих пор закон о защите французского языка, местами перекликающийся с недавно принятым российским законодательным актом. Если в России времен Пушкина пытались бороться (не очень, надо признать, успешно) с галлицизмами, то во Франции языковой пуризм пытается противодействовать настойчивому проникновению во французскую культуру английских слов. Каждый год академики Французской академии утверждают список из 10-15 неологизмов из числа заимствований, которые получают право легальной «прописки» во французском языке, а для «языковых нелегалов» настойчиво предлагается искать французские аналоги.

Например, для короткого английского слова WiFi рекомендуется использовать оборот аж из трех французских слов l’accès sans fil à internet (беспроводной доступ в интернет), а streamer («стример») в версии академиков-пуристов звучал бы как joueur-animateur en direct («игрок-ведущий прямых трансляций»). Данные рекомендации спускаются во французские СМИ, которые затем следуют им в «добровольно-принудительном порядке». Если СМИ и чиновников с их официальными бумагами можно худо-бедно принудить к языковому пуризму при помощи законодательных рычагов, то будут ли следовать рядовые французские граждане настойчивой рекомендации использовать, заходя, к примеру, в кафе, вместо слова WiFi громоздкий, но «подлинно французский» оборот — это, конечно, большой вопрос.

Есть три языковых сферы, которые бесполезно регулировать на уровне законодательства. Это живой разговорный язык, профессиональный сленг и язык художественной литературы, который активно вбирает в себя из первых двух, постепенно кристаллизуясь до свойственной той или иной эпохе литературной нормы. И здесь язык как хочет, так и дышит. Что-то берет, а что-то постепенно отторгает. Каких-то жестких правил нет. Правит случай. Именно поэтому на длинной дистанции «суп» и «соус» победили «похлебку» и «поливку», хотя русские аналоги были настоящими и живыми, а не высосанными из академического пальца теми или иными лингвистами-пуристами. Но не нужно впадать и в другую крайность, отказываясь от любых правил. С младших классов школы каждый должен уверенно помнить: «Живанши» пиши с буквой И!»